Роберт Хайнлайн - Дверь в лето [с рисунками]
— Теперь будут. — Я написал: «Фредерике Вирджинии Хайнике» и добавил: «… с тем, чтобы она вступила в право собственности по исполнении ей двадцати одного года». По спине у меня бегали мурашки: та, первая переуступка, на отдельном листе, была недействительной с самого начала!..
Собираясь расписаться, я заметил, что из домика выглядывает наша надзирательница. Я взглянул на часы: мы говорили уже целый час. А время дорого. Но я хотел, чтобы всё было железно.
— Мэм!
— Да?
— Нет ли поблизости нотариуса? Или мне придётся ехать в посёлок?
— Я — нотариус. Что вам угодно?
— О, хорошо! Прекрасно! А печать у вас есть?
— Я никогда с нею не расстаюсь.
Так что я подписал сертификат у неё на глазах, и она немного отступила от своих строгих правил (когда Рики заверила её, что хорошо знает меня, а Пит молчаливо засвидетельствовал мою благонадёжность, как действительного члена тайного братства кошатников) и написала: «… известного мне лично как поименованный Дэниэл Б. Дэвис…».
Когда поверх моей и своей подписи она поставила печать, я вздохнул с облегчением. Пусть теперь Белла попробует добраться до этого!
Она с любопытством взглянула на сертификат, но ничего не сказала. Я торжественно заявил:
— Случившейся беды не воротишь, но это хоть немного поможет: девочке надо учиться!
Она не взяла платы, шмыгнула носом и ушла в домик. Я повернулся к Рики и сказал:
— Отдай бабушке. Пусть сдаст в отделение «Бэнк оф Америка» в Броули. А они уж обо всём позаботятся. — Я положил сертификат перед нею.
Она не притронулась к нему.
— Это стоит много денег, да?
— Изрядно. А будет стоить ещё больше.
— Мне этого не надо.
— Но, Рики, я хочу, чтобы это было твоё.
— Не надо. Я не возьму. — Её глаза наполнились слезами, голос задрожал. — Ты… Ты уезжаешь навсегда, и тебе на меня наплевать. — Она всхлипнула. — Как тогда — когда ты собрался на ней жениться. Ты же мог просто взять Пита и уехать к нам с бабушкой. Не нужны мне твои деньги!
— Рики. Послушай, Рики. Уже поздно: я не могу взять их обратно, даже если бы захотел. Они теперь твои.
— А мне всё равно. Я к ним не притронусь. — Она протянула руку, погладила Пита. — Пит бы не уехал, не бросил бы меня… Это ты его заставляешь. Теперь у меня даже Пита не будет.
Я спросил неуверенно:
— Рики? Рики-Тики-Тави? Ты хочешь ещё увидеть Пита… и меня?
Она ответила так тихо, что я еле разобрал:
— Конечно хочу. Но ведь не увижу… Не смогу.
— Сможешь!
— Как? Ты же сам сказал, что вы уходите в Долгий Сон… на тридцать лет.
— Да. Так надо, Рики. Но вот что ты можешь сделать. Будь умницей, поезжай жить к бабушке, ходи в школу — а деньги пусть себе копятся. А когда тебе исполнится двадцать один — если ты, конечно, ещё будешь хотеть увидеть нас с Питом, — у тебя хватит денег, чтобы тоже купить себе Долгий Сон. А когда ты проснёшься, я уже буду тебя там ждать. Мы оба с Питом будем тебя ждать. Честное-пречестное.
Выражение лица у неё изменилось, но она не улыбнулась. Она долго думала; потом спросила:
— Ты правда там будешь?
— Да. Только давай условимся о дате. Если сделаешь это, Рики, — делай так, как я тебе скажу. Застрахуйся в «Космополитан Иншуранс Компани» и обязательно скажи, чтобы тебя определили на хранение в Риверсайдское хранилище. И обязательно напиши распоряжение: разбудить первого мая 2001 года. В этот день я там буду тебя ждать. Если хочешь, чтобы я был рядом, когда ты откроешь глаза, — тоже оставь соответствующее распоряжение, а то меня не пустят дальше приёмной. Я это хранилище знаю — у них с этим строго. — Я вынул конверт, который приготовил перед выездом из Денвера. — Можешь всё это не запоминать. Я тут тебе всё написал. Просто сбереги это письмо, а в двадцать один год решай. Но мы с Питом будем там тебя встречать, можешь не сомневаться, независимо от того, появишься ты там или нет. — Я положил приготовленную мною инструкцию на сертификат.
Я думал, что уговорил её, но она опять не притронулась ни к конверту, ни к сертификату. Она смотрела на них… Потом спросила:
— Дэнни?
— Да, Рики?
Она не подняла глаз. Спросила шепотом, тихо-тихо, еле слышно — но я услышал:
— А если я… ты на мне женишься?
В глазах у меня всё поплыло, шум в ушах превратился в рёв реактивного лайнера. Но я ответил отчётливо, ровно и гораздо громче, чем она спросила:
— Да, Рики. Это именно то, чего я хочу. Поэтому-то я так этого и добиваюсь.
Я оставил ей ещё одну вещь — запечатанный конверт с надписью: «Вскрыть в случае смерти Майлса Джентри». Я ничего не стал ей объяснять — просто велел сохранить его. В конверте были доказательства разнообразных похождений Беллы — как на ниве брачных афер, так и в других областях. Если это попадёт в руки опытного юриста, суд опротестует завещание Майлса в пользу Беллы без колебаний.
Потом я подарил ей своё кольцо, полученное в день выпуска в институте, — больше у меня ничего подходящего не было.
— Теперь оно твоё, — сказал я, — мы помолвлены. Оно тебе пока велико, ты спрячь его. Когда проснёшься, я уже приготовлю тебе другое.
Она крепко сжала кольцо в кулачке:
— Мне не надо другого.
— Ну и ладно. А теперь попрощайся с Питом, Рики: нам пора. У нас уже нет ни минутки.
Она обняла Пита и посмотрела мне прямо в глаза острым, пронзительным взглядом, хотя слёзы текли у неё по щекам, оставляя чистые дорожки.
— До свидания, Дэнни.
— Нет, Рики. Не «до свидания» — просто «пока!». Мы тебя ждем, помни.
В посёлок я вернулся без четверти десять. Оказалось, что вертолёт уходит в центр города через двадцать пять минут. Я успел отыскать единственный в посёлке магазин, торговавший подержанными автомобилями, и совершить одну из самых скорых сделок в истории: за полцены я продал свою машину — лишь бы за наличные. Я успел также незаметно пронести Пита в автобус (водители обычно следят, чтобы в салон не попадали коты, которых вдобавок перед этим укачало в вертолёте). В кабинет мистера Пауэлла мы попали в самом начале двенадцатого.
Пауэлл был очень недоволен, что я передумал насчёт «Мьючел», и был настроен прочесть мне лекцию за то, что я потерял бумаги.
— Не могу же я просить одного и того же судью завизировать ваши бумаги второй день подряд. Это крайне странно.
Я помахал перед ним деньгами — убедительно крупными купюрами.
— Бросьте огрызаться, сержант. Вы за меня берётесь или нет? Если нет — так и скажите: тогда я помчался в «Сентрал Вэли». Потому что я ложусь спать сегодня.
Он ещё попыхтел, но быстро сдался. Потом он ворчал насчёт продления срока сна на полгода и отказался гарантировать точную дату пробуждения.
— Обычно в контракте указывают: плюс-минус один месяц, на случай непредвиденных административных трудностей.
— В моём контракте такого не будет. Вы напишете «27 апреля 2001». И мне совершенно безразлично, что там будет наверху — «Мьючел» или «Сентрал Вэли», мистер Пауэлл. Я покупаю, вы продаёте. Если у вас нет нужного мне товара — я пойду искать его у других.
Он изменил контракт, и мы оба подписались.
Ровно в двенадцать я опять попал к доктору — на последний осмотр. Он посмотрел на меня и спросил:
— Не пили? Явились трезвый?
— Трезвый как судья, сэр.
— Тоже мне, сравнение… Посмотрим. Раздевайтесь. Он осмотрел меня почти так же тщательно, как «вчера».
Наконец он отложил свой резиновый молоточек и сказал:
— Я просто удивлён. Вы сегодня в гораздо лучшей форме, чем вчера. Просто удивительно.
— Э-э, доктор, вы и не представляете, насколько вы правы.
Я держал и успокаивал Пита, пока ему вводили снотворное. Потом лёг, и они принялись за меня. Я думаю, что мог бы не спешить — подождать ещё денёк-другой. Но, честно говоря, мне безумно хотелось туда, в 2001 год.
Около четырёх часов пополудни я мирно уснул. Пит тоже уснул, примостившись у меня на груди.
12
В этот раз мои сновидения были более приятными. Единственный неприятный сон (не кошмар, а просто скверный сон), который я помню — долгий, бесконечный и очень нудный: холодно; я слоняюсь, дрожа от холода, по бесконечным, разветвляющимся коридорам, открывая дверь за дверью в твёрдой уверенности, что уж следующая-то непременно окажется Дверью в Лето и за нею меня ждёт Рики. Пит мешает, задерживает меня, снуёт под ногами — знаете, у кошек есть такая манера? Он вроде бы идёт за мною, но только впереди. Такие вещи кошки позволяют себе иногда, если уверены, что на них не наступят и не дадут пинка.
У каждой новой двери он протискивается у меня между ног и высовывается наружу; убедившись, что там зима, он норовит отпрянуть назад, чуть не сбивая меня с ног.